В ушах стоял звон. Нет, окна всюду были целы, посуда послушно стояла там, где положено.
Разбивались отнюдь не стекла. Разбивалась она. От нее с каждым днем отлетали кусочки прежнего образа, но она только качала головой, не пытаясь скрыть открывающиеся раны.
Звон и битые стекла.

Жаль, что не видно цвета глаз - тогда они были голубые...

5 лет. -)))

Хочу субботу. До невыносимости.

Врубила Белую гвардию.
То, что требуется для мятежной души.

Во мне что-то шевельнулось.
Нет, вы не угадали, я не беременна.

Такое, знаете... такое ностальгически-дрожащее, извечное и сезонное.
То, что заставляло вертеться белкой в колесе и спать по 4 часа в сутки.
То, что заставляло доставать по ночам свою колоду, свое Зеркало, и смотреть, смотреть, смотреть - и пытаться увидеть. Не то, что хочется, а то, что есть.
То, что заставляло надевать пентакль или собственный амулет, и украдкой касаться его в течение дня.
То, что заставляло вдыхать даже по утрам, на больную голову, приторно-сладкий воздух, запах талого ветра и прихода Весны.
То, что заставляло закидывать джинсы в дальний угол и вытаскивать на свет юбки. Все короче, короче, короче...

То, что... нет, это определенно кошачье, но с привкусом волчьих клыков.
Зажмуришься - и хочется танцевать, кружиться, по грани, по изломам, по ранам - раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три... И ловить некое извращенное удовольствие от того, что если один раз оступиться - можно больно грохнуться на острые камни. И из-за этого знания двигаться нужно еще быстрее, играя, выигрывая у дня все, что возможно выйграть.
К вечеру, уставшей и довольной, падать на кровать, обнимать плед и становиться пушистой. Плюшевой. Мягкой. Но только на вечер.
Ночью - забываться безумными, горькими, сумасшедшими, пленящими и опьяняющими снами.
А днем... Днем опять танцевать. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...

Танцы с волками.

розовая юбка
розовая кофточка

Мара, я тебе обещала?
только нас же в костыль не пустят

Ворнинг! Оно кривое, глючное и странное.

Он был знойным кареглазым брюнетом по кличке Джон.
Он часто гулял до рассвета под проливным дождем.
И однажды он догулялся до лестницы, и упал.
По началу хотелось вешаться, ощущение, будто спал.
Ступеней было три - и на каждой он умирал.

Первая была самой высокой, самой безобидной и роковой.
Он напился, он помнит только, что вводили что-то иглой.
А потом он вдыхал порошок, и ему с неба улыбались и пели звзеды.
Родные и знакомые впали в шок. К сожалению, слишком поздно.

Вторая ступень находилась где-то между двором и домом,
По улицам долго бродило лето, Джон бродил по знакомым.
Занимал у всех; Пил свободу, тонул во власти.
Оно длилось чуть меньше года - кокаиновое белое счастье.

Третья ступенька была еще ниже, еще шире, еще опасней,
Врачи склонялись над ним все ближе, вздыхали - мол, все напрасно.
Зрачки были велики, как монеты, и черны, как бесконечные дыры.
Лето заблудилось. Пришло к рассвету.
Но все уже все забыли.

Джон гулял по небу, лето по знакомым шныряло еще два месяца.
А потом споткнулось и с разбегу...
Упало с лестницы.

нееет.
все будет хорошо.
ау, слышишь меня, все будет хорошо.

в понедельник-вторник маме будут операцию делать.

Обсуждение стихотворения.
Я:
-Вот, мне нравится эта строка, затем здесь, здесь и здесь довольно любопытные, на мой взгляд, места...
Димка, шепотом, мне на ухо:
-0_о еще немного, и я тебя разлюблю!
Я:
-...ой, черт, так, я замолкаю, кажется.
***
Сережа, читая стихотворение:
-..И я не люблю декабря.
-Димка:
-У тебя чудесный живой декабрь! Я не люблю кота, я не люблю декабря..
Лиза:
-Я не люблю Алену.
я:
-?!
Лиза:
-Я люблю Леку.
***
Лиза:
-Отвлекись от телефона, люби сегодня только меня!
***
Димка:
-Я все понимаю в этой строке, но вот одинокие глаза... как так, их же два, они же не могут быть..?!
-Наверное, речь идет о циклопах.
--------

Она дрожала - он проводил холодной рукой по ее спине.
Он ее никогда не бил, иногда только убивал - не касаясь, нет.
Он глядел на нее, она плакала, но без слез и других следов,
Он шептал ей всегда - "оставь меня, я еще не совсем готов".
И когда ей казалось - что все уже, не услышишь его речей,
Он подкрадывался к ней ночью и оставлял ее без друзей,
И, храня его образ в памяти, она снова звала дожди,
И дожди рисовали граффити на дрожащей ее груди,
Он ее узнавал по дыханию, он ей клялся, что будет с ней,
И теперь уже она его умоляла уйти скорей,

Он смеялся - всегда смеялся, проводил по спине рукой...
Уходил.
А она звала его -
"Брат мой, Ветер, прошу, постой".